Творцы апокрифов [= Дороги старушки Европы] - Андрей Мартьянов

Не поверивший Франческо сунулся проверить, спустя миг подтвердив:

— Действительно, горькая… И кислая вдобавок.

Гай не решился последовать примеру попутчиков, доверившись наилучшим знатокам природы — лошадям, дружно отвернувшим морды от притягательного журчания, и мимолетной презрительной ухмылке проводника, исподлобья следившего за явственным огорчением своих подопечных. Водой для людей и коней, как выяснилось, в здешних краях надлежит заранее запасаться в поселениях, имеющих достаточно глубокие колодцы. Один такой источник принадлежал на равных правах городишке Лимy и расположенному чуть выше него аббатству Сент-Илере — замкнутого вида маленькой крепости, обосновавшейся на вершине холма, напоминающей нос тонущего корабля. После Лиму потянулись изрезанные глубокими оврагами плоскогорья, за которыми поднималась неровная горная гряда, коричнево-пепельная на голубом фоне. Однажды вдалеке промелькнули смутные очертания причудливого замка, оседлавшего макушку отвесной скалы, при виде которого Франческо сдержанно ахнул от восхищения, а проводник, нехотя обернувшись назад, процедил единственное слово:

— Монсегюр.

Все попытки разузнать, что такое этот Монсегюр, какие умельцы смогли возвести крепость на совершенно неприступной горе и кому она принадлежит, разбились о неприступную стену молчания. Исчезнувший вскоре замок так и остался в памяти — еще одной неразрешенной загадкой, таинственной и непостижимой. За несколько последних дней они хорошо научились отыскивать различные тайны, но пока ни к одной не подобрали решения. Расхотелось даже говорить о них — слишком жаркими и слишком неподходящими для доверительных бесед выглядели эти места. В них самих, казалось, заключены некие мрачные секреты, и Гай колебался, отвечая для себя на вопрос — хотел бы он их узнать или нет? Скорее всего, нет: ему, также как и его спутникам, вполне хватало собственных неурядиц.

* * *

Все началось еще в Тулузе, когда из перевязанного веревками кожаного мешка на стол в комнате гостиницы «Конь и подкова» явились три небольших сундучка черного дерева с окантовкой в виде бронзовых веточек лавра и пшеничных колосьев. Сэр Гисборн не мог в точности сказать, как долго они молча пялились на эти простые и изящные изделия рук человеческих, предназначенные для хранения мелкой утвари, а также различных бумаг или книг. Сундучки, как полагалось бессловесным и лишенным души созданиям, смирно выстроились в ряд, взирая на людей темными отверстиями скважин.

Первым лопнуло терпение у Мак-Лауда, всегда предпочитавшего решительные действия долгим размышлениям.

— Одно из двух, — заявил он, — или перед нами часть наследия моего погибшего хозяина, или мастерская, делающая такие игрушки, решила завалить своими изделиями всю Европу. Еще можно предположить, что мне мерещится, но тогда что видите вы?

— Три небольших сундука из мореного кедра с полировкой, — с готовностью ответил Франческо. — Сработанных, если не ошибаюсь, в Милане или в Генуе. Лично я не замечаю в них ничего необычного.

— Они похожи на те, которые мы пытаемся разыскать, — невнятно пояснил Гай, вспомнив, что их неожиданный попутчик представления не имеет о поручении из Англии, и, поколебавшись, решился: — Теперь я тоже склонен думать, что надо попытаться открыть их. Если кто-то сейчас заведет речь об обыскивании чужой собственности и попытке воровства, я согласен принять этот грех на себя.

Стремительно меняющиеся выражения лица Франческо убедительно доказывали, что ему нисколько не хочется подвергать своих новых знакомых опасности согрешить, но продолжать оставаться в неведении относительно содержимого сундуков тоже невозможно. Наконец, он выдавил:

— Если монна Изабелла спросит, кто шарил в ее вещах, я скажу, что это моя вина… Но как мы его откроем? У меня нет ключей. Будем взламывать?

— Обещайте, что промолчите о моих скромных талантах, — с кривой ухмылкой потребовал Дугал. — Френсис, мистрисс Изабель останется в приятном неведении относительно судьбы своего достояния, так неосторожно доверенного тебе. Гай, сделай одолжение — как только я скажу «начали», медленно считай вслух.

— Зачем? — удивился странности просьбы сэр Гисборн.

— Увидишь, узнаешь, — с этими словами Мак-Лауд начал лихорадочно рыться в своем мешке, пока не отыскал тщательно завязанный кошель из темно-коричневой замши. В нем, как выяснилось, содержался завернутый в отдельные тряпки набор диковинного вида приспособлений, смахивающих на плоды союзов между различными ножами, шильями, крючками, похожими на рыболовные, и отвертками. Все они ярко блестели хорошо заточенными краями и попахивали маслом, что доказывало неустанную заботу владельца. Дугал с задумчивым видом разложил непонятные предметы на столе, по очереди поднял сундучки, выбрав наиболее легкий и кратко пояснив, что обычно люди складывают самое важное в одном месте, а этого «важного» вряд ли наберется много. После чего повернул сундук набок, неизвестно ради чего заглянул в скважину и скомандовал:

— Начали!

Гай послушно проговорил «один», «два»… сбился на счете «три», завороженный стремительный мельканием загадочных инструментов и быстро смекнув, что видит обыкновеннейшие отмычки для незаметного вскрытия дверных, сундучных и иных замков. Ящик сопротивлялся недолго, раздался щелчок, легкий сухой треск и крышка отскочила.

— Семь, — со сдержанным уважением проговорил Франческо и подался вперед, с любопытством заглядывая внутрь сундука. Гай хмыкнул и сокрушенно покачал головой, что долженствовало означать: «С кем я только связался?»

— Между прочим, я редко злоупотребляю своими умениями, — точно оправдываясь, сказал шотландец. — Не портить же хорошую вещь, в самом деле?

Сэр Гисборн ничего не ответил, предоставив компаньону самому выяснять непростые отношения с собственной совестью. Его куда больше притягивала внутренность сундука, выложенная посекшимся лиловым бархатом, и десяток заключенных в ней свитков. Кроме бумаг, в ящике обнаружилась плоская резная шкатулка из желтоватой кости — судя по размерам, предназначенная для хранения какой-то книги.

— Глянем? — полувопросительно, полуутвердительно произнес Мак-Лауд и, не дожидаясь ответа, вытащил шкатулку, поставив ее отдельно, затем извлек свитки, ссыпав их в мгновенно раскатившуюся, похрустывающую горку. Почти на всех посланиях болтались привешенные на витых шелковых шнурках печати — тяжелые, зеленого или кроваво-коричневого сургуча, с глубоко вдавленными изображениям гербов. Каждое письмо посередине опоясывала тщательно завязанная несколькими узелками крученая нить.

Гай неожиданно понял (словно еле слышный печальный голос вкрадчиво прошелестел ему на ухо), что, как только они развернут и прочтут хотя бы один из свитков, ничто больше не станет прежним. Это тот самый поступок, который невозможно исправить или искупить, но который необходимо совершить, хотя твоя душа и твое воспитание отчаянно сопротивляются. После не будет никакой обратной дороги, но в какой-то мере это даже к лучшему. Сожженный мост — самое верное, хотя и безжалостное средство заставить армию двигаться вперед и только вперед.

Поэтому сэр Гисборн протянул руку, взял первое попавшееся письмо, с некоторым усилием распутал хитроумные узлы (краем уха слыша протестующий шепот Франческо) и развернул лист на столе, придавив края тяжелыми медными подсвечниками. Дугал немедленно перегнулся через стол, увидел ровные ряды строчек, выведенных ярко-красными чернилами, и озадаченно спросил:

— Слушайте, это на каком языке?

Подобных букв — округлых, напоминающих ряды бегущих волн — Гаю тоже раньше видеть не доводилось, но Франческо твердо сказал:

— На греческом. Нет, прочитать и перевести я не смогу. Мне просто довелось увидеть, как выглядит греческий алфавит в письменном виде — в Ливорно, там живут ромеи и греки, а я оттуда отправлялся во Францию, — он помялся и нерешительно добавил: — Раз мы вскрыли одно послание и ничего не поняли, может, с другим повезет больше?

Следующее письмо вскрывал Мак-Лауд, и удача его не оставила — свиток заполняли привычные латинские буквы вперемешку с цифрами, однако разгадать смысл этого текста мог только осведомленный человек. Гай предположил, что перед ними долговая расписка или перечень отправленных куда-то и полученных сумм. Франческо, тщательно изучив записи на листке, согласился с ним, многозначительно отметив, что отправитель позаботился не указывать имена, названия торговых домов или городов, ограничившись незамысловатыми: «Пришло столько-то», «уплачено столько-то», «долг такой-то». На месте подписи стояла маленькая синеватая печать, скорее всего, небрежно оттиснутая кольцом — еле различимая птица с развернутыми крыльями.